– Расскажите, как рождаются песни.
– Разные песни по-разному. Звучит банально: что-то на тебя находит, ты не можешь от этого освободиться. Просто в голове возникает мелодия. Я могу сочинить 50 мелодий за сегодняшний вечер, дайте текст – я вам сразу напою на диктофон. Но разве это творчество? Нет.
Чтобы мелодия стала песней, этому надо долго учиться. Вот представьте, я училась в спецшколе, 11-летке, а потом в консерватории. Лет 30 преподавала детям, из чего строится мелодия, как разложить ее по полочкам на составляющие, а потом собрать, чтобы она стала произведением. Знаете, как конструктор.
И вот как конструктор у нас может любой ученик пятого класса мелодию создать. Но если к этому приложить талант, то получается что-то особенное, востребованное людьми. В таланте есть такая удивительная составляющая – соборность. Говорит о чем-то человек, а каждый думает, что это написано о нем лично.
– Например, вам в голову пришло 50 мелодий, а можно каким-то образом одну из них взять, правильно выстроить – и что-то из нее стоящее сделать?
– А зачем? Этот вопрос встает перед любым творцом.
Если мелодия мучает – значит, тебе это нужно. А если нет – так и ты ее не мучай.
Бывает, что какая-то мелодия к тебе все время возвращается, ты не можешь от нее избавиться, не вылив в композиционно законченную структуру песнопения. Это надо сделать, надо завершить.
А сколько таких незавершенных? Я даже не считаю и не обращаю внимания – значит, они не нужны. Не все, что ты умеешь создать, должно быть записано и представлено: как я классно написал. Есть какой-то внутренний цензор. Он сидит во мне и не дает представить перед людьми то, что мне самой не нравится. Нужно, чтобы мне самой понравилось – до слез. И это главный признак.
– В церковной музыке на любой священный текст сегодня существует множество мелодий. Допустим, есть 500 мелодий «Херувимской», но ты пишешь 501-ю. Зачем?
– Не могу сказать, у меня тот же вопрос. Я не сторонник авторской музыки в Церкви. Зачем? Ведь все написано уже до нас. И причем не написано, а создано – это Богом данные мелодии, которые составляют свод знаменного или византийского распева. Они не имеют авторства, они Богом даны людям.
Это как иконы Рублева. Мы знаем, что это Рублев, а могли бы не знать, все равно это было бы достоянием человечества. Так и древний распев – в нем выражено все. Он надоедает только тому, кто не внимает, либо тому, кому в принципе жить скучно.
В храме нужна другая красота мелодий, не та, что выражена в наших порой чересчур чувствительных всплесках, гармонических поворотах. Тексты этого не требуют.
Например, «Милость мира, жертву хваления» – это же просто ответы на священнический возглас. А мы порой такое делаем из этих слов – какие-то глубинные чувства туда вкладываем, чуть ли не колокольный звон изображаем. Зачем? Здесь все должно быть скромно, аскетично, как и есть в знаменном распеве.
– Церковные хоры поют богослужебные песнопения и в храме, и на концерте. Можно ли считать, что во время службы хористы молятся, а не исполняют?
– Вопрос философский. Что есть молиться, что есть молитва? Стоя на клиросе, мы пытаемся очень много всего учесть: вовремя листать ноты, взять правильную интонацию, посмотреть на руку дирижера, донести текст, построить аккорд… Казалось бы – какая тут молитва?
С другой стороны, за труд, который предпринимают певчие, Бог дает людям слышать молитву. И даже на концерте. Я много раз слышала, как говорили про нас: «Они молятся», «Я сегодня был на концерте, как в храме».
А если бы мне в храме сказали: «Вы сегодня пели, как на концерте» – я бы сразу уволилась!
Церковный хор по принципу Бутусова
– Регент в церковном хоре – в первую очередь руководитель? У вас такой дружный коллектив, но, наверное, все равно нужна четкая субординация?
– У нас в хоре своеобразная ситуация, я не могу ее навязывать: делайте так, и у вас будет, как у нас. Нужно просто быть друзьями. У нас в коллективе все очень разные, но все хористы считают главным в хоре единство, соборность.
Мы делали альбом к 20-летию хора, и каждого снимали отдельно на видео, никто не знал, о чем говорил предыдущий. Но когда соединили – получилось, что все говорили об одном: мы друзья, мы семья. И мне это очень дорого. Как этого достичь? Просто любить.
Как у Бутусова в песне, которая мне очень нравится: «Все, что нужно, – это любовь». Там и расшифровка есть, что такое любовь: не вот это сопливое романтическое чувство, которое сегодня есть, а завтра нет, – а настоящая любовь.
– Бывает ли выгорание на клиросе?
– Конечно. Что делать? Никаких решений не предпринимать. Не ты себя сюда поставил, это не твой выбор. Это выбор Божий. Каждому певчему понятно, что он на клиросе неслучайно. Если тебе кажется, что это не твое, или тебе стало скучно, – надо потерпеть, нельзя такими вещами бросаться.
Но у нас в хоре такие вопросы не возникают. Именно потому, что здесь есть еще и другие скрепляющие вещи. Во-первых, это профессионализм, а во-вторых и в-главных, – человеческие отношения. У нас через хор прошло много людей, у некоторых не сложилось. Но те, кто есть сейчас, – прекрасное содружество, просто Божия милость.
Кто-то лезет в горы, а кто-то идет в монастырь
– А монашескую общину можно назвать семьей?
– Да, причем как раз монашеская община очень хорошо соотносится с этим понятием. Там устройство точно такое же, как в семье, только в этой семье 130 человек. Если не приходить в монастырь с целью влиться в семью – нет смысла в монашестве.
Все остальное, конечно же, тоже должно быть: аскеза, послушание, изменение образа жизни. Но если нет братского или сестринского отношения, – все будет впустую. Миряне, думая о монастыре, делают неправильный акцент на том, что «монастырь» – от слова «моно», что значит «один». Понятно, что наше монашество начиналось со святых отшельников, но испокон веков на Руси монастыри были общежительными.
В нашем монастыре мы даже не живем по одному в келье – кроме матушки игумении, которая живет в такой же келье, как и мы, в общем ряду, но только одна. И жить с сестрой в одной комнате – это самое трудное. Но в монастырь и идут за трудностями! Если тебе нужен комфорт, зачем тебе идти в монастырь?
У меня в миру было все: признание, достаток, дети – чего бы мне было убегать в монастырь, если бы я не чувствовала внутри какой-то огонь, призыв?
Эта причина обязательно должна быть – она по-разному у сестер выражается, но она не связана ни с чем материальным. Ни с какими страстями-мордастями, что тебя кто-то бросил. Есть такая точка в жизни, когда чувствуешь, что ты больше так, как сейчас, не можешь. И тебе нужно что-то, чтобы преодолеть себя.
Кто-то для этого лезет в горы и там рискует жизнью, а кто-то идет в монастырь и тоже рискует жизнью. Внутренней своей жизнью. Мы все рискуем – потому что это тяжелая внутренняя борьба, которая не видна никому.
Ты со своим тщеславием, самоуверенностью, самовлюбленностью идешь туда, где останешься с ними один на один. Ты еще не знаешь, как с ними бороться, но в монастыре есть шанс, что ты научишься их видеть и осуждать в себе. Победить-то их ты все равно не победишь до конца, разве что с Божией помощью, – но она там как раз и есть, в монастыре.
– Насколько я знаю, ваш монастырь организован по типу монастыря архимандрита Софрония (Сахарова)?
– Да, он и преподобный Силуан Афонский – наши духовные ориентиры. Весь смысл параллели с монастырем, основанным отцом Софронием (ставропигиальный монастырь святого Иоанна Предтечи в Англии. – Прим. ред. ), – в общем собрании. Это сердце монастыря. Таких собраний почти нигде нет в русском монашестве, а у нас есть. И опыт показывает, что этими собраниями монастырь живет.
Иногда нас упрекают, дескать, – у вас такой монастырь открытый, к вам приходят ваши мамы-папы-дети. Так конечно приходят, – раз они прихожане нашего монастыря. Нам что, прятаться от них, избегать? Всех остальных мы любим, а ты, мой родной ребенок, – отойди от меня подальше! Это как минимум странно.
В нормальном православии должно быть все – и родственные связи, и открытость, и общее собрание.
У нас есть два вида собрания – сестринское и монашеское. Сестринское – это когда собирается «белое» сестричество (сестры милосердия, их сегодня у нас около трехсот) и 125 «черных», то есть монашествующих сестер. А монашеское собрание – там только духовник, игумения и монашествующие.
Собрания еженедельны, и проходят они очень по-разному. Это не производственные собрания на тему «Ну, давайте все подумаем над тем, запирать или не запирать монашеский корпус». Там обсуждение любого вопроса каждого, кто хочет, о внутренних проблемах.
Иногда кого-то просят ответить на вопрос, иногда мы сами вопросы задаем. Бывают и «бои», бывают слезные исповеди, бывают выяснения отношений. Лучше, если сестры разберутся здесь, при нас, – батюшка и матушка помолятся и помогут, и это стопроцентно работает, это то, что необходимо, чтобы действительно стать сестрой.
А просто запирать это все внутри и пробочкой сверху закупоривать, как джинна в бутылке, и ходить умилительно: «Спаси, Господи», не трогайте меня, я в домике, – это неправда. Гораздо здоровее и правильнее все высказать на собрании, и притом с намерением не обличить сестру, а найти, в чем я виновата. Это трудно, потому что наше естество хочет быть правым. И мы все время себя оправдываем. Иногда после собраний шокирующе открываются глаза, и ты видишь себя вдруг в истинном свете – это то, что необходимо в монастыре. Видеть себя.
– Может, такие собрания и в миру бы не помешали. Иногда какие-то свои мелкие недостатки ты никак не можешь искоренить, и они очень отравляют жизнь.
– Да, бывает, что ты на чем-то застрял на десятилетия, и твои исповеди превращаются в заезженную пластинку. Мне кажется, с этой ветряной мельницей иногда даже не надо бороться, с этим надо пожить. Надо остановиться и сказать: «Ну, сейчас вот так, я ее увидел, эту зазубринку, я в себе это осуждаю – но пока ничего не могу сделать. Ты, Господи, сделай, что можешь».
Потерпи себя таким, – может, год пройдет, может, 10 лет. Да, ты периодически предпринимаешь какие-то жестокие усилия по укрощению этого своего монстра, у тебя даже что-то получается, – но потом все возвращается на круги своя.
Грех сидит, как вирус, в человеке. От вируса сразу не избавишься, он может всю жизнь пребывать в организме в пассивном состоянии. А потом поднимает голову – и видишь, что ты ни с чем не справился, ты на том же месте. Главное тут – не заунывать.
Духовная жизнь очень интересна. И надо верить, что это не круг, а спираль. И когда-то она к чему-то приведет. Может, и не к окончательному идеальному результату – но главное – не результат, а путь.
Не ставить Бога между собой и ребенком
– Мы много говорили о хоре-семье, монастыре-семье. А что сейчас происходит с вашей семьей, с вашими детьми? Какое место они занимают в вашем сердце?
– Двое моих детей поют у меня в хоре, а третьего я уже три года не видела. Потому что он живет в Техасе. И у меня нет никакого горя по этому поводу. И я с ним не разговариваю каждый день по скайпу, и вообще у меня нет скайпа. Я не чувствую тут какой-то недостаточности – вот как Господь устроил, так и хорошо, Он устроил все мудро и правильно.
Мне достаточно, что сын и его семья в далеком Техасе при храме – он там и чтец, и певчий, и в совет приходской входит, и дети в воскресной школе учатся. Православие можно найти везде. Мне как монахине и матери важно, чтобы они были с Богом – и они каждый своим путем вырулили на эту дорогу. Тогда, когда я уже решила, что никого никуда тащить не буду – все уже сказано, все показано. Все были со мной и в хоре, и по монастырям со мной ездили. Все вы знаете – давайте, обретайте свою веру теперь.
Хотя прийти к такой установке матери очень непросто.
И меня молодые мамы часто спрашивают, что делать: вот, она красится, пирсинги делает, никак не хочет в Церковь идти. Я говорю – ну оставьте вы ее в покое, похвалите хоть раз этот пирсинг.
«Вчера тебе было как-то не очень, а сегодня уже ты посимпатичнее выглядишь». Она тогда поймет, что вы на ее стороне. А все время разграничивать, ставить Бога между собой и ребенком – ну что тогда от него ждать.
– У вас внуки, достаточно ли вам времени для общения с ними?
– Они знают, что я их бабушка, но называют меня мать Иулиания. Двое из них в Америке, а один здесь – Андрюшка, 11 лет. Он тоже прихожанин нашего монастыря. Дело не в том, сколько, когда и где мы видимся. Пристрастия можно иметь, даже если человек на Луну от тебя улетел.
Все время думать о нем, не выпускать из сердца, беспрестанно звонить и спрашивать, надел ли ты шарфик сегодня, доел ли вчерашнюю сгущенку – к чему это? Лишнее. Дети уже большие – это мудрые, хорошие, крепкие православные люди, которые самостоятельную веру обрели – не мамину. И это очень важно. И этого я желаю матерям, которые спрашивают: «Как? Почему она такая или он такой?»
– В чем тогда проявляется любовь к детям?
– Вот в этом: подставь плечо в любых обстоятельствах. Я тебя не могу одобрить в этом поступке, в этом выборе – но я тебя все равно люблю, все равно пожалею, приходи ко мне, я тебя защищу. С тобой вместе поплачу и не буду тебя осуждать.
Любовь – когда я не выпускаю человека из молитвы. На большее (или меньшее?) я сейчас уже не способна, все эти сюси-пуси – они человеку не нужны.
Может быть, кто-то скажет, что это холодность, черствость – но это не так, спросите об этом моих детей. Надо сделать детей своими друзьями. Это можно сделать, только добившись их доверия и полностью принимая их. А не навязывая им свои советы.
– Вы счастливы?
– Такого слова в Евангелии нет. Для меня это важный признак: значит, в том пространстве, в каком я нахожусь, в каком служу, этот термин необязателен. Я его вообще не употребляю в жизни. И мне неинтересно о нем рассуждать, потому что можно увязнуть в мириадах трактовок.
Счастье – это когда тебя понимают – и это правильно. Счастье – когда ты живешь полноценной творческой жизнью – и это правильно. Счастье – когда у тебя все живы и здоровы – и это так. Но это не полнота. Мне этого слова мало, чтобы выразить то, чем я живу.
Беседовала Анна Ершова
Конечно же, у этого замечательного хора под руководством поистине гениального регента Иулиании Денисовой (бывшей Ирины Денисовой) много интересных и ярких выступлений. Но я отобрал лишь несколько, руководствуясь простыми соображениями - качеством звука в записи. В самом деле, довольно много выступлений записаны "не очень", а мне не хочется портить впечатление об этом коллективе исключительно плохой работой аппаратуры и шумной записью. Хотя я одно исключение все-же сделаю для концерта "Дом Пресвятой Богородицы".
Еще одним из критериев отбора видео было наличие в концерте гениальных ведущих, которые между произведениями делали бы пояснения к будущим песнопениям. И начну я с поистине гениального концерта с комментариями и стихами протоиерея Андрея Логвинова. Об этом замечательном человеке хочется сказать отдельно...У него интересная судьба (тем интересная, что близкая в каких-то моментах). Окончил исторический факультет в Новосибирске, был учителем и директором сельской школы.
Но главное, он был и чтецом и певцом на клиросе и звонарем. Окончил Московскую духовную семинарию. Но знаменит он своими замечательными духовными стихами, которые он совершенно потрясающе читает. Этот дедушка влюбляет в себя буквально с первого взгляда. Я в такие минуты совершенно искренне удивляюсь, как же много интересных людей есть у Бога.
Второй концерт, предлагаемый к просмотру, впервые познакомил меня с классным певцом Эдуардом Ланге. Он умеет петь по византийски, даже имитируя акцент. Это производит огромное впечатление. Матушка Иулиания Денисова собрала у себя уникумов. Хор в самом деле отлично звучит!
о. Андрей Кураев знаком всем - и верующим и атеистам. Вокруг этой сильной и мощной личности всегда шли споры, но отрицать полемический гений этого человека невозможно. Его миссионерские проповеди всегда были блестящими и было время, когда он по праву был лучшим миссионером-популяризатором Православия. В представленном ниже видео именно о. Андрей Кураев ведет концерт и ведет его поистине глубоко. Да и тема концерта - покаянный дух Великого поста. Ах, Великий пост...странное и загадочное время, когда каждый православный проходит через необычный духовный опыт. Редко кто остается равнодушным, познакомившись с Великим постом поближе.
Се время покания - замечательный концерт Праздничного хора Свято-Елизаветинского монастыря.
Последний концерт в нашей подборке чуть хуже записан (нет стерео-баланса, звук в левой колонке чуть громче). Но зато этот концерт уникален по музыкальному материалу. Царица Небесная, Пресвятая Богородица, Заступница человеческого рода - у девы Марии много славных эпитетов, выражающих любой христиан к этой удивительной личности. Концерт "Дом Пресвятой Богородицы", как понятно из названия, целиком посвящен песнопениям, обращенным к Пречистой Деве Марии. Если смириться с качеством, можно познакомиться с множеством удивительных песнопений, в том числе на стихи убиенного оптинского новомученика о. Василия Рослякова.
Этот замечательный хор Ирины Денисовой выпустил много альбомов и дисков. Кроме того, о хоре Ирины Денисовой можно прочитать
Монахиня Иулиания – едва ли не самая известная матушка наших дней. Некоторые до сих пор называют ее по-прежнему, по-мирски – Ириной Денисовой. Именно под этим именем писала свои произведения она – выпускница Санкт-Петербургской консерватории, преподаватель лицея при Минской консерватории, регент хора. Пока в один прекрасный день не оставила этот мир, чтобы уйти инокиней в . И случилась одна потрясающая вещь: матушка Иулиания стала еще более известной и еще более любимой.
Кажется, самый большой обывательский стереотип о том, что, уйдя в монастырь, человек закрывается для остального мира, разрушается, когда видишь плоды трудов матушки-музыканта. Ее деятельность в высшем смысле миссионерская, потому что, узнав о ее пути к Богу, не измениться нельзя. О ней сняты фильмы и «Регент». Она проводит большой фестиваль хоровых коллективов «Державный глас». В социальных сетях созданы группы, где певчие России, Беларуси и Украины обмениваются нотами и впечатлениями от исполнения ее музыки. А ее песнопения «Всего-то навсего» и «Дни мои» стали самыми настоящими хитами в православном сегменте «Фейсбука» и «ВКонтакте». Единственное, в чем ограничивает монастырская жизнь (и то скорее ее поклонников, чем саму монахиню), – лично пообщаться с ней не так просто, как если бы она работала в консерватории. И поэтому приезд ее как церковного композитора на Украину и первый авторский вечер стал таким долгожданным для всех, кому музыка матушки так дорога.
Ее сочинения исполняют не только взрослые хоры, но и – в переложении – дети в музыкальных школах. А в Черкасской ДМШ № 2 даже есть такой концертный номер: ученики (два аккордеониста, вокалистка и пианистка) поют и играют «Французскую колядку», записанную хором Елисаветинского монастыря всего лишь в январе этого года. Новое произведение (обработка матушки) настолько понравилось многочисленным слушателям в интернете, что ноты, выложенные на сайте монастыря, ушли в народ. Так и попали к юным исполнителям. Узнав, что в Черкассах звучит «Французская колядка», матушка обрадовалась: для живого исполнения ведь и пишутся песнопения.
– Конечно, хорошо, что дети исполняют, – говорит она. – А педагоги могут облегчать хоровые произведения. Это очень просто: берете то, что в нижних голосах, и играете на пианино или синтезаторе. А дети поют то, что в верхнем голосе…
Встреча проходит в органном зале областной филармонии, который располагается в Успенском соборе Харькова. Именно в этом городе сразу несколько хоров успешно исполняют произведения монахини Иулиании (Денисовой). Матушку здесь знают и любят. Народу столько, что свободных мест нет. И вот хор Покровского монастыря под управлением Анны Щегловой исполняет песнопение «Дни мои» на слова протоиерея Андрея Логвинова – пронзительное произведение, звучащее в фильме «Инокиня».
Это своеобразная визитная карточка матушкиного творчества и – квинтэссенция ее вдохновения. Мелодия и подголосочный «аккомпанемент», максимальное использование возможностей хора, проникновенность женских и мощь мужских голосов, накатывающих в нужное время и в нужном месте, – всё это производит ошеломляющее впечатление. Особенно в момент кульминации, на словах «Господи, я люблю тебя! Господи, помилуй мя, грешного!» Слушаешь, поешь про себя и вдруг понимаешь это мгновенное чудо: в кратком песнопении достигнута высшая цель искусства, раскрываются невидимые границы, когда пение уже – не пение, а глас вопиющей человеческой души, прямой зов к Спасителю, единственное важное, что в своей земной жизни хотел бы сказать Ему каждый. И, потрясенный внезапно накатившим, своим, успеваешь заметить, что лицо давно в слезах, а хор уже поет следующий «номер»…
Когда наступает антракт, гостью, сидевшую в зале, плотно обступают зрители. Желание у всех одно – дотянуться душой и сказать, как же они ее любят. Вот кто-то подарил коробку конфет, кто-то – яркие календарики, кто-то – книгу своих стихов (вдруг матушке понравятся, и она напишет на них песнопение?). Жара – и чья-то заботливая рука открывает веер и машет над головами сидящих: чтобы матушке не так жарко было…
Во втором отделении есть возможность задать вопросы. Инокиня Иулиания с готовностью рассказывает о том, как она пришла к вере. А сниматься в фильме сначала не решалась. Пока священник не сказал ей: расскажи об этом, твое свидетельство нужно людям. Режиссер Галина Адамович сняла фильм, который невозможно смотреть без слез. Женская судьба как она есть: распавшийся брак, дети, болезнь младшего сына, трудное выздоровление, счастье, любимая работа и… служение.
– Моя православная жизнь началась с чуда исцеления, – говорит матушка. – Может, кто-то видел фильм «Инокиня»? Началось всё с катастроф, с катаклизмов, когда мы с пятилетним сыном лежали в отделении для онкобольных детей…
Время было – начало девяностых. Смутное, но для Церкви – время новых начал: открывались храмы, звонили колокола, многие люди тогда возвращались к вере.
– Я уже тогда чувствовала, что в моей жизни что-то идет не так. Но что нужно сделать? Куда идти искать? Поискала в оккультизме, в поэзии – не то. А потом Господь такими «хирургическими» мерами вмешался. Он показал на мне: заболел ребенок – причину ищи в себе. Вот я тогда и стала искать…
Не все матери в том отделении молились. Многие спрашивали: «За что?» А матушка, по ее признанию, ни разу не задумалась о том, что смерть рядом, что сын вообще-то может умереть. После метаний, астрологии, всех испробованных средств она пришла к Богу, к исповеди, к причастию. А потом была обычная онкологическая схема – долгие недели химиотерапии…
Лечение длилось почти полтора года.
– Сын не ходил, я возила его в колясочке, носила – а он висел, как тряпочка. У него была последняя стадия рака. И вот – человеку 25 лет, он закончил с отличием Московскую консерваторию. Богу всё возможно, надо верить!
Многие сегодня спрашивают матушку: «Наверное, когда ребенок заболел, вы дали обет уйти в монастырь, если он выздоровеет?» Но всё было совсем не так.
– Я вообще тогда не знала о монастыре, и не было в Минске ни одного монастыря. Молилась об Игнатии я у чудотворной иконы Божией Матери в Успенском Жировичском монастыре Гродненской области – у главной святыни Беларуси. Обетов не давала, в монастырь не собиралась. Но Бог тогда уже, наверное, знал, как меня спасать.
А всем, кто задумывается, «а не уйти ли в монастырь», советует не спешить:
– Когда Игнатий уехал в Москву учиться, старшие дети уже жили отдельно. Я осталась в нашей отремонтированной квартирке совсем одна. И вдруг подумала: ну что мне тут делать? И буквально за три дня собралась в монастырь. Господь видел мое состояние. Воля Божия насчет монастыря транслируется прямо в сердце. Если не чувствуешь этот призыв – еще не пришло время, не спеши. Мне кажется, что по ошибке в монастырь не приходят. Приходят по призыву.
По тем вопросам, которые на встрече задавали матушке Иулиании зрители, можно судить о степени доверия: спрашивают самое-самое заветное. И в ответ – самое заветное.
– Что делать, если мама болеет и отказывается пойти в церковь?
– Господь не по силам тебе испытания не пошлет. Значит, не ропщи – терпи и смиряйся. Если послал – значит, по силам. Тяжелая болезнь может стать началом пути. А путь, естественно, – к Богу, всё остальное – это тропинки и увиливание. На этом пути будут испытания и болезни, но с ними надо научиться жить. И благодарить Бога. Хотя это, конечно, очень тяжело, особенно когда болеют близкие. Всё, что надо, – молиться. Об этом говорят все батюшки: молиться и не отчаиваться. И ваша мама придет, конечно же…
– Какой иконе молиться, если Бог не дает детей?
– Я могу рассказать о своем сыне, Климе. Он – средний ребенок в семье. Женился в 18 лет. Обвенчался. И десять лет у них не было детей. В день венчания они ушли из храма лет на пять – ходили только на Пасху и Рождество. А ведь с детства он то со мной по монастырям, то на Валаам – трудился, молитвы знал. И вот оказалось, что детей у них нет. Сначала они учились, было не до этого. А потом вдруг поняли, что детей не просто нет, их Бог – не дает. И вот тогда стали искать собственный путь к Богу. Вернулись в храм, стали ходить на богослужения, причащаться, ездить по монастырям, молиться об этом. И особенная молитва была – перед иконой , потому что нашей семье очень близок этот святитель. И через десять лет родились дети: два мальчика, Иоанн и Тимофей. Сейчас им по три года. Так что можно, наверное, найти свою молитву и своего святого, и Господь, конечно, слышит.
Но, как всё-таки говорят, важно и другое. Не просить у Бога того, чего Бог тебе не дает. Он не дает потому, что знает твое будущее. Это ты его не знаешь. Конечно, если очень просить, Бог даст, всегда. Но понесешь ли ты потом это просимое?
Под конец встречи зрители узнаю т, куда пойдут средства, вырученные от продажи билетов. Елисаветинский монастырь расширяет подворье в 35 км от Минска – приют для всех, кто оказался в тяжелой жизненной ситуации: без дома, без средств к существованию, часто – с тяжелой алкогольной или наркотической зависимостью. На подворье сегодня проживают около 120 человек. Ходят на Литургию, молятся перед иконой Божией Матери «Неупиваемая Чаша», трудятся в мастерских. Здесь есть свои фермы, где обитатели подворья разводят свиней, овец, коз, кур, гусей и перепелов. Братья работают на полях и на пасеке, на строительстве и в садах. Монастырь обеспечивает их всем необходимым.
– Там идет своя, какая-то особенная жизнь, – рассказывает матушка. – Конечно, нельзя сказать, что всё идеально: был алкоголиком, наркоманом, увидел храм – и перестал быть наркоманом. Так желательно, но так не есть. Но они, по крайней мере, находят свою дорогу к Богу. Многие срываются, уходят, потом опять возвращаются и начинают новый виток своего пути. И когда там бываешь, всегда поражаешься картине: сто с лишним человек стоят на коленях в церкви и молятся… поют наизусть (потому что каждый день его читают) акафист иконе Божией Матери «Неупиваемая Чаша»…
Еще долго после выступления инокини Иулиании поет душа. Одну из ее самых-самых известных песен, написанную на слова протоиерея Андрея Логвинова. В этой песне – маленький-маленький совет, всего-то навсего рецепт счастья на этой земле. Труден он. Но все-таки – возможен:
Всего-то навсего: полюби,
Сердечком-свечечкой засветись!
Тогда, как рыба в речной глуби,
Вверху увидишь иную высь…
Всего-то навсего полюби,
Всего-то навсего не суди,
Всего-то навсего не грусти,
Всего-то навсего всех прости.
Снова я пытаюсь "засунуть" два фильма в одну тему. А по-другому никак
В центре фильмов профессиональный музыкант Ирина Денисова, ныне монахиня Иулиания, регент Минского Свято-Елисаветинского хора. Во время съемок фильма "Регент" не принявшая еще монашество. У неё была семья, любящий муж, сын, интересная работа... Всё рухнуло в один миг. У сына - рак почки. Долгое лечение в Боровлянах в центре онкогематологии... но надежд нет... Отец бросает семью из троих детей. Только Господь может помочь.., чтобы потеряв всё, обрести новый целый мир, в котором всё произошедшее имеет значение...
РЕГЕНТ
"ИНОКИНЯ"
Монахиня Ирина (Денисова) - старший регент хоров монастыря:
Однажды митрополит Антоний Сурожский на вопрос «спасутся ли католики?» ответил: «Этого я не знаю, но знаю лишь одно - если бы я был католиком, то, несомненно, погиб бы». Так же и я - если бы я осталась в миру, то погибла бы. И не потому, что в миру невозможно спастись, но потому что для меня там уже были исчерпаны все меры - и все равно я продолжала жить под руководством своей гордыни и тщеславных помыслов. Господь это видел и милостиво направил меня в то единственное место, где я имею возможность и надежду исправиться, измениться. Это место - наш монастырь.Но монастырь - это не только определенное место в пространстве. Это прежде всего общность людей, объединенных одним устремлением: к Богу, к внутренней жизни с Богом, к единству в Боге, чего мне катастрофически не хватало в мирской жизни. На это направлены все наши уникальные монашеские и сестринские собрания, беседы и исповеди у духовника. Здесь не принуждают быть правильным, жить и дышать по расписанию, здесь просто предлагают наилучшие условия для спасения, чтобы душа раскрылась и захотела каяться, захотела быть кроткой, смиренной, любящей и прощающей.
Очень хочется научиться никого ни за что не осуждать и всегда видеть свое «бревно» в глазу. Для меня это трудная, но совершенно необходимая школа смирения - ведь я, будучи педагогом, столько в жизни поучала, указывала и приказывала, а тут оказалось, что не могу без ропота потерпеть малейшего упрека! Слава Богу, зачислившему меня в эту школу!
Желание монашества пришло внезапно, но при троих детях иначе и быть не могло. Думаю, Господь увидел, что мое время пришло, и позвал, а вернее - призвал, не побоюсь этого громкого слова. Этим призванием и желанием когда-нибудь стать монахиней я и живу. Молюсь и надеюсь, что Милостивый Господь позволит мне до конца моих дней жить в нашей святой обители - самом лучшем месте на Земле.
Оба фильма просто поразили. Описать словами это сложно. Кино надо смотреть.
Фильмы документальные, биографические.
История этой женщины похожа на тысячи историй других женщин, нас с вами. Попав в трудную жизненную ситуацию она нашла в себе силы не сдаваться, а идти дальше, вперед. И она победила. Ее вера победила!
– Расскажите, как рождаются песни.
– Разные песни по-разному. Звучит банально: что-то на тебя находит, ты не можешь от этого освободиться. Просто в голове возникает мелодия. Я могу сочинить 50 мелодий за сегодняшний вечер, дайте текст – я вам сразу напою на диктофон. Но разве это творчество? Нет.
Чтобы мелодия стала песней, этому надо долго учиться. Вот представьте, я училась в спецшколе, 11-летке, а потом в консерватории. Лет 30 преподавала детям, из чего строится мелодия, как разложить ее по полочкам на составляющие, а потом собрать, чтобы она стала произведением. Знаете, как конструктор.
И вот как конструктор у нас может любой ученик пятого класса мелодию создать. Но если к этому приложить талант, то получается что-то особенное, востребованное людьми. В таланте есть такая удивительная составляющая – соборность. Говорит о чем-то человек, а каждый думает, что это написано о нем лично.
– Например, вам в голову пришло 50 мелодий, а можно каким-то образом одну из них взять, правильно выстроить – и что-то из нее стоящее сделать?
– А зачем? Этот вопрос встает перед любым творцом.
Если мелодия мучает – значит, тебе это нужно. А если нет – так и ты ее не мучай.
Бывает, что какая-то мелодия к тебе все время возвращается, ты не можешь от нее избавиться, не вылив в композиционно законченную структуру песнопения. Это надо сделать, надо завершить.
А сколько таких незавершенных? Я даже не считаю и не обращаю внимания – значит, они не нужны. Не все, что ты умеешь создать, должно быть записано и представлено: как я классно написал. Есть какой-то внутренний цензор. Он сидит во мне и не дает представить перед людьми то, что мне самой не нравится. Нужно, чтобы мне самой понравилось – до слез. И это главный признак.
– В церковной музыке на любой священный текст сегодня существует множество мелодий. Допустим, есть 500 мелодий «Херувимской», но ты пишешь 501-ю. Зачем?
– Не могу сказать, у меня тот же вопрос. Я не сторонник авторской музыки в Церкви. Зачем? Ведь все написано уже до нас. И причем не написано, а создано – это Богом данные мелодии, которые составляют свод знаменного или византийского распева. Они не имеют авторства, они Богом даны людям.
Это как иконы Рублева. Мы знаем, что это Рублев, а могли бы не знать, все равно это было бы достоянием человечества. Так и древний распев – в нем выражено все. Он надоедает только тому, кто не внимает, либо тому, кому в принципе жить скучно.
В храме нужна другая красота мелодий, не та, что выражена в наших порой чересчур чувствительных всплесках, гармонических поворотах. Тексты этого не требуют.
Например, «Милость мира, жертву хваления» – это же просто ответы на священнический возглас. А мы порой такое делаем из этих слов – какие-то глубинные чувства туда вкладываем, чуть ли не колокольный звон изображаем. Зачем? Здесь все должно быть скромно, аскетично, как и есть в знаменном распеве.
– Церковные хоры поют богослужебные песнопения и в храме, и на концерте. Можно ли считать, что во время службы хористы молятся, а не исполняют?
– Вопрос философский. Что есть молиться, что есть молитва? Стоя на клиросе, мы пытаемся очень много всего учесть: вовремя листать ноты, взять правильную интонацию, посмотреть на руку дирижера, донести текст, построить аккорд… Казалось бы – какая тут молитва?
С другой стороны, за труд, который предпринимают певчие, Бог дает людям слышать молитву. И даже на концерте. Я много раз слышала, как говорили про нас: «Они молятся», «Я сегодня был на концерте, как в храме».
А если бы мне в храме сказали: «Вы сегодня пели, как на концерте» – я бы сразу уволилась!
Церковный хор по принципу Бутусова
– Регент в церковном хоре – в первую очередь руководитель? У вас такой дружный коллектив, но, наверное, все равно нужна четкая субординация?
– У нас в хоре своеобразная ситуация, я не могу ее навязывать: делайте так, и у вас будет, как у нас. Нужно просто быть друзьями. У нас в коллективе все очень разные, но все хористы считают главным в хоре единство, соборность.
Мы делали альбом к 20-летию хора, и каждого снимали отдельно на видео, никто не знал, о чем говорил предыдущий. Но когда соединили – получилось, что все говорили об одном: мы друзья, мы семья. И мне это очень дорого. Как этого достичь? Просто любить.
Как у Бутусова в песне, которая мне очень нравится: «Все, что нужно, – это любовь». Там и расшифровка есть, что такое любовь: не вот это сопливое романтическое чувство, которое сегодня есть, а завтра нет, – а настоящая любовь.
– Бывает ли выгорание на клиросе?
– Конечно. Что делать? Никаких решений не предпринимать. Не ты себя сюда поставил, это не твой выбор. Это выбор Божий. Каждому певчему понятно, что он на клиросе неслучайно. Если тебе кажется, что это не твое, или тебе стало скучно, – надо потерпеть, нельзя такими вещами бросаться.
Но у нас в хоре такие вопросы не возникают. Именно потому, что здесь есть еще и другие скрепляющие вещи. Во-первых, это профессионализм, а во-вторых и в-главных, – человеческие отношения. У нас через хор прошло много людей, у некоторых не сложилось. Но те, кто есть сейчас, – прекрасное содружество, просто Божия милость.
Кто-то лезет в горы, а кто-то идет в монастырь
– А монашескую общину можно назвать семьей?
– Да, причем как раз монашеская община очень хорошо соотносится с этим понятием. Там устройство точно такое же, как в семье, только в этой семье 130 человек. Если не приходить в монастырь с целью влиться в семью – нет смысла в монашестве.
Все остальное, конечно же, тоже должно быть: аскеза, послушание, изменение образа жизни. Но если нет братского или сестринского отношения, – все будет впустую. Миряне, думая о монастыре, делают неправильный акцент на том, что «монастырь» – от слова «моно», что значит «один». Понятно, что наше монашество начиналось со святых отшельников, но испокон веков на Руси монастыри были общежительными.
В нашем монастыре мы даже не живем по одному в келье – кроме матушки игумении, которая живет в такой же келье, как и мы, в общем ряду, но только одна. И жить с сестрой в одной комнате – это самое трудное. Но в монастырь и идут за трудностями! Если тебе нужен комфорт, зачем тебе идти в монастырь?
У меня в миру было все: признание, достаток, дети – чего бы мне было убегать в монастырь, если бы я не чувствовала внутри какой-то огонь, призыв?
Эта причина обязательно должна быть – она по-разному у сестер выражается, но она не связана ни с чем материальным. Ни с какими страстями-мордастями, что тебя кто-то бросил. Есть такая точка в жизни, когда чувствуешь, что ты больше так, как сейчас, не можешь. И тебе нужно что-то, чтобы преодолеть себя.
Кто-то для этого лезет в горы и там рискует жизнью, а кто-то идет в монастырь и тоже рискует жизнью. Внутренней своей жизнью. Мы все рискуем – потому что это тяжелая внутренняя борьба, которая не видна никому.
Ты со своим тщеславием, самоуверенностью, самовлюбленностью идешь туда, где останешься с ними один на один. Ты еще не знаешь, как с ними бороться, но в монастыре есть шанс, что ты научишься их видеть и осуждать в себе. Победить-то их ты все равно не победишь до конца, разве что с Божией помощью, – но она там как раз и есть, в монастыре.
– Насколько я знаю, ваш монастырь организован по типу монастыря архимандрита Софрония (Сахарова)?
– Да, он и преподобный Силуан Афонский – наши духовные ориентиры. Весь смысл параллели с монастырем, основанным отцом Софронием (ставропигиальный монастырь святого Иоанна Предтечи в Англии. – Прим. ред. ), – в общем собрании. Это сердце монастыря. Таких собраний почти нигде нет в русском монашестве, а у нас есть. И опыт показывает, что этими собраниями монастырь живет.
Иногда нас упрекают, дескать, – у вас такой монастырь открытый, к вам приходят ваши мамы-папы-дети. Так конечно приходят, – раз они прихожане нашего монастыря. Нам что, прятаться от них, избегать? Всех остальных мы любим, а ты, мой родной ребенок, – отойди от меня подальше! Это как минимум странно.
В нормальном православии должно быть все – и родственные связи, и открытость, и общее собрание.
У нас есть два вида собрания – сестринское и монашеское. Сестринское – это когда собирается «белое» сестричество (сестры милосердия, их сегодня у нас около трехсот) и 125 «черных», то есть монашествующих сестер. А монашеское собрание – там только духовник, игумения и монашествующие.
Собрания еженедельны, и проходят они очень по-разному. Это не производственные собрания на тему «Ну, давайте все подумаем над тем, запирать или не запирать монашеский корпус». Там обсуждение любого вопроса каждого, кто хочет, о внутренних проблемах.
Иногда кого-то просят ответить на вопрос, иногда мы сами вопросы задаем. Бывают и «бои», бывают слезные исповеди, бывают выяснения отношений. Лучше, если сестры разберутся здесь, при нас, – батюшка и матушка помолятся и помогут, и это стопроцентно работает, это то, что необходимо, чтобы действительно стать сестрой.
А просто запирать это все внутри и пробочкой сверху закупоривать, как джинна в бутылке, и ходить умилительно: «Спаси, Господи», не трогайте меня, я в домике, – это неправда. Гораздо здоровее и правильнее все высказать на собрании, и притом с намерением не обличить сестру, а найти, в чем я виновата. Это трудно, потому что наше естество хочет быть правым. И мы все время себя оправдываем. Иногда после собраний шокирующе открываются глаза, и ты видишь себя вдруг в истинном свете – это то, что необходимо в монастыре. Видеть себя.
– Может, такие собрания и в миру бы не помешали. Иногда какие-то свои мелкие недостатки ты никак не можешь искоренить, и они очень отравляют жизнь.
– Да, бывает, что ты на чем-то застрял на десятилетия, и твои исповеди превращаются в заезженную пластинку. Мне кажется, с этой ветряной мельницей иногда даже не надо бороться, с этим надо пожить. Надо остановиться и сказать: «Ну, сейчас вот так, я ее увидел, эту зазубринку, я в себе это осуждаю – но пока ничего не могу сделать. Ты, Господи, сделай, что можешь».
Потерпи себя таким, – может, год пройдет, может, 10 лет. Да, ты периодически предпринимаешь какие-то жестокие усилия по укрощению этого своего монстра, у тебя даже что-то получается, – но потом все возвращается на круги своя.
Грех сидит, как вирус, в человеке. От вируса сразу не избавишься, он может всю жизнь пребывать в организме в пассивном состоянии. А потом поднимает голову – и видишь, что ты ни с чем не справился, ты на том же месте. Главное тут – не заунывать.
Духовная жизнь очень интересна. И надо верить, что это не круг, а спираль. И когда-то она к чему-то приведет. Может, и не к окончательному идеальному результату – но главное – не результат, а путь.
Не ставить Бога между собой и ребенком
– Мы много говорили о хоре-семье, монастыре-семье. А что сейчас происходит с вашей семьей, с вашими детьми? Какое место они занимают в вашем сердце?
– Двое моих детей поют у меня в хоре, а третьего я уже три года не видела. Потому что он живет в Техасе. И у меня нет никакого горя по этому поводу. И я с ним не разговариваю каждый день по скайпу, и вообще у меня нет скайпа. Я не чувствую тут какой-то недостаточности – вот как Господь устроил, так и хорошо, Он устроил все мудро и правильно.
Мне достаточно, что сын и его семья в далеком Техасе при храме – он там и чтец, и певчий, и в совет приходской входит, и дети в воскресной школе учатся. Православие можно найти везде. Мне как монахине и матери важно, чтобы они были с Богом – и они каждый своим путем вырулили на эту дорогу. Тогда, когда я уже решила, что никого никуда тащить не буду – все уже сказано, все показано. Все были со мной и в хоре, и по монастырям со мной ездили. Все вы знаете – давайте, обретайте свою веру теперь.
Хотя прийти к такой установке матери очень непросто.
И меня молодые мамы часто спрашивают, что делать: вот, она красится, пирсинги делает, никак не хочет в Церковь идти. Я говорю – ну оставьте вы ее в покое, похвалите хоть раз этот пирсинг.
«Вчера тебе было как-то не очень, а сегодня уже ты посимпатичнее выглядишь». Она тогда поймет, что вы на ее стороне. А все время разграничивать, ставить Бога между собой и ребенком – ну что тогда от него ждать.
– У вас внуки, достаточно ли вам времени для общения с ними?
– Они знают, что я их бабушка, но называют меня мать Иулиания. Двое из них в Америке, а один здесь – Андрюшка, 11 лет. Он тоже прихожанин нашего монастыря. Дело не в том, сколько, когда и где мы видимся. Пристрастия можно иметь, даже если человек на Луну от тебя улетел.
Все время думать о нем, не выпускать из сердца, беспрестанно звонить и спрашивать, надел ли ты шарфик сегодня, доел ли вчерашнюю сгущенку – к чему это? Лишнее. Дети уже большие – это мудрые, хорошие, крепкие православные люди, которые самостоятельную веру обрели – не мамину. И это очень важно. И этого я желаю матерям, которые спрашивают: «Как? Почему она такая или он такой?»
– В чем тогда проявляется любовь к детям?
– Вот в этом: подставь плечо в любых обстоятельствах. Я тебя не могу одобрить в этом поступке, в этом выборе – но я тебя все равно люблю, все равно пожалею, приходи ко мне, я тебя защищу. С тобой вместе поплачу и не буду тебя осуждать.
Любовь – когда я не выпускаю человека из молитвы. На большее (или меньшее?) я сейчас уже не способна, все эти сюси-пуси – они человеку не нужны.
Может быть, кто-то скажет, что это холодность, черствость – но это не так, спросите об этом моих детей. Надо сделать детей своими друзьями. Это можно сделать, только добившись их доверия и полностью принимая их. А не навязывая им свои советы.
– Вы счастливы?
– Такого слова в Евангелии нет. Для меня это важный признак: значит, в том пространстве, в каком я нахожусь, в каком служу, этот термин необязателен. Я его вообще не употребляю в жизни. И мне неинтересно о нем рассуждать, потому что можно увязнуть в мириадах трактовок.
Счастье – это когда тебя понимают – и это правильно. Счастье – когда ты живешь полноценной творческой жизнью – и это правильно. Счастье – когда у тебя все живы и здоровы – и это так. Но это не полнота. Мне этого слова мало, чтобы выразить то, чем я живу.
Беседовала Анна Ершова
